Враньё

Чарльз Сперджен

Этот способ времяпрепровождения весьма распространен в наши дни. Мы слышим о крыжовнике, величиной с человеческую голову, и стаи уток слетают с газет в месяцы летнего затишья. Если мимо проедет телега и зазвенит крышка на чайнике, то говорят о землетрясении. Красивые фантастические картины не редки. Некоторые люди постоянно ищут чудес и если они их не находят, то они их придумывают. Они видят комету каждую ночь и ежедневно слышат удивительные рассказы. Всякий бугорок они считают горою. Всех уток представляют лебедями. Они знают таблицу умножения и пользуются ею своеобразно. Если они увидят шесть собак вместе, то готовы поклясться, что видели целую стаю; и злятся, как индюки, если кто-либо сомневается в истине их слов. Скоро они внушат себе, что видели на самом деле тысячу львов, потому что все в их глазах растет так же быстро, как мухомор и раздувается до чудовищных размеров.

Все вокруг них удивительно, но что касается их самих, то никто не достоин почистить им сапоги. Они — истинный венец творения. Они крепки, как Самсон, и могут удержать одной рукой всю мою запряжку, но не делают этого лишь оттого, что боятся ушибить лошадей. Их богатство громадно; они могли бы уплатить все государственные долги, но имеют пока серьезные причины не делать этого. Если они торгуют, то обороты у них многомиллионные, и они ограничивают их лишь из сожаления к соседям. Они продают лучший товар и по самым низким ценам, как они уверяют — ниже себестоимости; никто в округе недостоин быть их слугою; их дело первейшее и лучшее. Если они хозяйничают на хуторе, то лишь для развлечения и чтобы показать темным мужикам, как следует вести хозяйство. Все их поступки достойны удивления. Подобно тому цирку, который останавливался в нашем селе, они — каждый, — единственный и несравненный. Они — такой же лживый обман, как и тот зверинец; лучшее в нем, — это картина на наружной стене балагана; точно так же обстоит дело и с ними. Но удивительно, как умеют они хвастать. Стоит послушать их. Их речь сплошь состоит из самовосхваления: «Видели ли вы когда-либо такую великолепную лошадь? Она мчится быстрее ветра! — Разрешите мне обратить ваше внимание на эту корову; другой подобной не найдете во всем уезде; заметьте только, как она машет хвостом! — Да, сударь, этот мой сын гораздо умнее своих лет! Настоящее чудо природы. Вы находите, что он похож на отца? Очень любезное замечание, но содержит в себе много правды; тот должен рано вставать, кто хочет со мной сравняться! Всем людям я мешаю! Поглядите на этот хутор, сударь. Видели ли вы когда-либо подобную репу? Гусеницы на листьях? Нисколько; это особый сорт, очень редкий сорт репы с продырявленными листьями, решетчатыми от природы, дабы легче пропускать воздух. Вы считаете, что чересчур много кротов? С этим связано любопытное предание. Знаете, наши кроты — величайшая особенность; они роют бугры гораздо больше, чем какие бы то ни было другие, и принадлежат к старой английской породе, ныне почти исчезнувшей. Заметили ли вы этот громадный куст чертополоха? Это ли не редкостный экземпляр, способный привести в восторг шотландца? (Чертополох — любимый национальный цветок Шотландии — прим. перевод.). Он свидетельствует о необычайном богатстве почвы; и действительно, сударь, в прошлом году сжатый хлеб был настолько тяжел, что я сомневался, сможем ли мы перевезти его на двор; повозки почти ломались; половина уезда собралась, чтобы смотреть на молотьбу, и самые старые люди в волости говорят, что не видели ничего подобного. Слава Богу, что изобретены молотилки, иначе мы никак не могли бы вымолотить нашу жатву».

Если человек начинает говорить в этом роде, ему безразлично, про что бы он ни бубнил; он говорит всегда, как о лучшем, красивейшем и самом достопримечательном во всей стране, или же, наоборот, как о самом ужасном, отвратительном и противном на свете. Его сапоги были бы малы для Голиафа, но зато его язык был бы велик для любого великана. Он пишет свои картины метлою. Он сыпет сахар лопатою и масло кладет заступом. Его лошадь, его собака, его ружье, его жена, его дитя, его пение, его планы — неподражаемы; он коренник всего прихода, он всегда и всюду должен считаться первым, и трудно было бы найти человека, который был бы достоин быть вторым после него. Вода из его колодца крепче вина. В его бочку вместо воды льется гороховый суп. На его смородине вырастают кисти винограда, и в его огурце может поместиться человек, а что касается цветов, то лишь у царицы в саду росли подобные нарциссы, да и то — его были лучше. Удивительнее всего то, что люди этого рода не замечают всеобщих насмешек; они, должно быть, слепнут от вранья. Всякому видно дно их посудины, а они рассказывают о ней, как об океане, как будто имеют дело с одними глупцами.

Я знавал людей, открывавших рот широко, как ворота, чтобы рассказать, как успешно и умно они действовали бы, будь они на месте другого. Если бы они были членами парламента, то отменили бы все налоги, превратили бы принудительные рабочие дома во дворцы, из общественных колодцев потекло бы пиво, и реки загорелись бы по их мановению; но все это всегда зависит от какого-то «если», и это «если» таково, что им никогда не удается одолеть его. Если бы небеса упали на землю, то мы могли бы ловить жаворонков голыми руками. Если бы хвастун мог взять вожжи в руки, то лошади взлетели бы к небесам. «Если» — прекрасное слово; стоит человеку сесть на него, как оно понесет его в миры, которые в другом случае были бы для него недостижимы. Оно позволяет ему видеть чудеса, которые никогда не случаются. Посредством этого слова можно упрятать всю Москву в стакане для чая.

Если бы все моря слились в одно,
Какое громадное было бы то море!
Если б все деревья срослись в одно,
Какое, то было бы большое дерево!

Если б к тому же создать человека
Из всех людей на земле без числа,
Дать ему в руки топор без упрека
Из топоров, топорищ без конца,

Если теперь великан тот большой
В руки возьмет свой топор дорогой,
Дерево свалит в то море глубокое,
Волны получатся очень высокие...

«Что за вздор!» — скажут некоторые. Я вполне согласен с ними, и потому я привожу пример той глупости, которой так гордятся лжецы. Вышесказанное все-таки не так бессмысленно, как девять десятых глупостей, произносимых хвастунами.

Что только наделали некоторые из них! Поверите ли вы? (Про себя я говорю: «Нет, не поверите»). Они мгновенно разрушили счастье свое и чужое. Их советы наполнили золотом не один кошель. То, что они говорят на собраниях, приковывает людей к стульям. Они вступили в спор и, когда их партия была почти совершенно побита, они сразу перешли к противникам, с необычайным остроумием и так мудро, что царь Соломон был бы удивлен. Что касается религиозной жизни, то они, понятно, приписывают себе заслугу развития ее в своем приходе и лишь их необычайные усилия в этой области помогли делу. Они снесли золотое яйцо. Люди неблагодарны, в противном случае они должны бы почти молиться на них; просто стыдно смотреть на то, как ими пренебрегают и даже затирают их именно те люди, которые им всем обязаны. Пока они принимали участие в молитвенных собраниях, до тех пор все шло хорошо, но как только они перестали их посещать, как, по их словам, какой то винтик испортился, и грозят разные бедствия. В припадке скромности они повторяют слова псалмопевца: «Земля потрясена, но я крепко держу ее своды». Может казаться, что их смерть превратит землю в кладбище. Когда они перестают покупать у вас, то следовало бы, собственно, закрывать дело, и является настоящим бесстыдством продолжать его, потеряв таких покупателей.

Я предпочту пахать с утра до ночи, вместо того, чтобы выслушивать подобные речи; они делают меня совершенно больным. Я предпочту голодать до изнеможения, чем есть самое лучшее жаркое, выслушивая за столом отвратительное самохвальство. Они говорят в таком важном тоне и преувеличивают все так невероятно, что затрудняешься верить им, когда случайно они скажут несколько правдивых слов. Мы слишком привыкли думать, что всякое их слово ложь. Они ужасные лжецы, но вряд ли сознают это; они так долго врали, что, наконец, поверили собственным измышлениям. Лягушка возомнила себя равной волу и стала надуваться, чтобы доказать это на деле; они так же надуваются и так же лопнут, если не будут остерегаться.

Всякий должен сторониться этих хвастунов и видеть в них недобрый пример. Мы должны стремиться говорить лишь правду и одну только правду. Если мы начнем выдавать двенадцать вершков за аршин, то мы можем кончить тем, что будем выдавать один вершок за двадцать. Если мы назовем теленка коровой, то можем дойти до того, что сделаем из мыши вола. Стоит только начать преувеличивать, и нельзя предвидеть, как далеко мы пойдем в этом отношении: вы покинули путь правды, и неизвестно, куда заведет вас ваша извилистая тропинка. Кто произносит маленькую ложь, тот скоро не задумается над большою, так как принцип один и тот же. Там, где проходит мышь, вскоре пролезет крыса, а за котенком следует кошка. За мелким дождем следует ливень; маленькая неправда вызывает грубую ложь.

Самовосхваление не может быть хорошей рекомендацией. Похвала пахнет хорошо, если ее произносят чуткие уста, но из своих собственных — она воняет. Выращивай свой собственный сад, но не хвали сам себя; только гречневая каша сама себя хвалит.

Хвастуны не стоят ломаной пуговицы. Длинный язык означает короткие руки. Кто много говорит, тот мало делает. Собака, которая много лает, удирает, когда надо кусать. Самая худая свинья хрюкает громче всех. Не та курица кладет больше всего яиц, которая кудахчет громче. Слова и дела — не одно и то же. Яловая корова мычит громче других. Молотьба без хлеба будет самой шумной. Много шума — толку мало. Много пены — мало пива. Барабан звучит громко именно потому, что он пустой. Хороши люди, знают себе цену и не нуждаются в том, чтобы самим восхвалять себя. Пустые баржи поднимаются высоко в воде, но чем они полнее, тем глубже оседают. Хорошие товары продаются без крика на базаре; хорошее вино не нуждается в пестрых ярлыках; если люди действительно превосходны, то об этом не надо специально говорить, чтобы другие заметили. Хвастовство знаменует глупца, как осла узнают по его крику. Если несведущий человек молчит, то никто не вздумает презирать его; если же он поднимает болтовню, словно у него сорок языков, то он сам пишет свое имя следующими буквами: Г Л У П Е Ц.